Владимир Сорокин Лед 2 Часть

Лёд Владимир Сорокин Лед Часть первая Брат Урал 23.42. Силикатная ул., д. 2 Здание нового склада «Мособлтелефонтреста». Темно-синий внедорожник «Линкольн-навигатор». Въехал внутрь здания. Фары высветили: бетонный пол, кирпичные стены, ящики с трансформаторами, катушки с подземным кабелем, дизель-компрессор, мешки с цементом, бочку с битумом, сломанные носилки, три пакета из-под молока, лом, окурки, дохлую крысу, две кучи засохшего кала. Горбовец налег на ворота.

1. Сорокин Читать
2. Сорокин
3. Сорокин Виктор Викторович

Отсутствует Время звучания: 10:30:21. Описание: «Путь Бро» – новый роман Владимира Сорокина. Полноценное и самостоятельное произведение, эта книга является также «приквелом» (предысторией) событий, описанных в романе «Лёд», вышедшем двумя годами ранее, и составляет первую книгу будущей эпопеи, над завершением которой автор работает в настоящее время. 'Время Земли разноцветно. Каждый предмет, каждое существо живет в своем времени. «Ледяная трилогия»: 1. Информация: Обложка: Вася с Марса Благодарности за книгу Клубу Любителей Аудиокниг. Скачать книги раздела Сорокин Владимир. Вместе с ними последняя часть «23. Владимир Сорокин Лед. Часть первая. Силикатная ул., д. Здание нового склада «Мособлтелефонтреста». Темно-синий внедорожник «Линкольн-навигатор». Въехал внутрь здания. Фары высветили: бетонный пол, кирпичные стены, ящики с трансформаторами, катушки с подземным кабелем, дизель-компрессор, мешки с цементом, бочку с битумом, сломанные носилки, три пакета из-под молока, лом, окурки, дохлую крысу, две кучи засохшего кала. Горбовец налег на ворота. Ледяная головка раскололась. Лед разлетелся в стороны. Болтались разорванные ремешки. Горбовец бросил рукоять в холодильник. 20 рецензий на книгу «Лед» Владимир Сорокин. У книги пропадает большая часть.

Стальные створы сошлись. Он запер их на задвижку.

Пошел к машине. Уранов и Рутман вылезли из кабины. Открыли дверь багажника. На полу внедорожника лежали двое мужчин в наручниках. С залепленными ртами. Подошел Горбовец. – Здесь где-то свет врубается. – Уранов достал моток веревки.

– Разве так не видно? – Рутман стянула перчатки. – Не очень. – Уранов сощурился. – Милой, главное дело, шоб слышно было! – Горбовец улыбнулся.

– Акустика здесь хорошая. – Уранов устало потер лицо. – Давайте. Они вытащили пленников из машины. Подвели к двум стальным колоннам. Основательно привязали веревками. Встали вокруг. Молча уставились на привязанных.

Авторы: Будько А. Ф., Урбанович И. Предмет: Немецкий язык. Группа: Учебники (учебные пособия). Класс: 11 класс. Немецкий язык.

Свет фар освещал людей. Все пятеро были блондинами с голубыми глазами. Уранов: 30 лет, высокий, узкоплечий, лицо худощавое, умное, бежевый плащ. Рутман: 21 год, среднего роста, худая, плоскогрудая, гибкая, лицо бледное, непримечательное, темно-синяя куртка, черные кожаные штаны. Горбовец: 54 года, бородатый, невысокий, коренастый, жилистые крестьянские руки, грудь колесом, грубое лицо, темно-желтая дубленка.

Привязанные: 1-й — лет под пятьдесят, полный, холеный, румяный, в дорогом костюме; 2-й — молодой, тщедушный, горбоносый, прыщавый, в черных джинсах и кожаной куртке. Рты их были залеплены полупрозрачной клейкой лентой. – Давайте с этого. – Уранов кивнул на полного.

Рутман достала из машины продолговатый металлический кофр. Поставила на бетонный пол перед Урановым. Расстегнула металлические замки.

Кофр оказался мини-холодильником. В нем лежали валетом два ледяных молота: цилиндрической формы ледяные головки, длинные неровные деревянные рукояти, притянутые к головкам ремешками из сыромятной кожи.

Иней покрывал рукояти. Уранов надел перчатки.

Шагнул к привязанному. Горбовец расстегнул на груди толстяка пиджак. Снял с него галстук. Рванул рубашку.

Посыпались пуговицы. Обнажилась пухлая белая грудь с маленькими сосками и золотым крестиком на цепочке. Заскорузлые пальцы Горбовца схватили крестик, сдернули. Толстяк замычал.

Стал делать знаки глазами. Заворочал головой. – Отзовись! – громко произнес Уранов. Размахнулся и ударил молотом ему в середину груди. Толстяк замычал сильнее.

Трое замерли и прислушались. – Отзовись! – после паузы произнес снова Уранов. И опять хлестко ударил. Толстяк нутряно зарычал. Трое замерли. – Отзовись! – Уранов ударил сильнее.

Мужчина рычал и мычал. Тело тряслось. На груди проступили три круглых кровоподтека.

– Дай-кось я уебу. – Горбовец забрал молот. Поплевал на руки. – Отзовися! – Молот с сочно-глухим звуком обрушился на грудь.

Посыпалась ледяная крошка. И снова трое замерли. Толстяк мычал и дергался. Лицо его побледнело. Грудь вспотела и побагровела. Рутман неуверенно тронула свои губы. – Это утроба икает. – Горбовец качнул головой.

– Низ, низ. – Уранов согласно кивнул. – Пустой. – Отзовися! – проревел Горбовец и ударил.

Тело мужчины дернулось. Бессильно повисло на веревках.

Они придвинулись совсем близко. Повернули уши к багровой груди. Внимательно послушали. – Утробой рычет – Горбовец сокрушенно выдохнул. От молота полетели куски льда. Треснули кости. Из носа толстяка закапала кровь.

– Пустой. – Уранов выпрямился. – Пустой – Рутман закусила губу. – Пустой, мать его – Горбовец оперся на молот. Тяжело дышал. – Ох родимая мамушка сколько ж вас, пустозвонов, понастругали – Полоса такая, – вздохнула Рутман.

Горбовец со всего маха стукнул молотом по полу. Ледяная головка раскололась. Лед разлетелся в стороны. Болтались разорванные ремешки. Горбовец бросил рукоять в холодильник.

Взял другой молот. Передал Уранову. Уранов стер иней с рукояти. Угрюмо вперился в бездыханное тело толстяка.

Перевел тяжелый взгляд на второго. Две пары голубых глаз встретились. Привязанный забился и завыл. – Не полошись, милой. – Горбовец стер со щеки кровяные брызги. Зажал ноздрю.

Сорокин Читать

Высморкался на пол. Вытер руку о дубленку. – Слышь, Ирэ, шашнадцатаво стучим, и опять пустышка! Што ж это за пирамидон такой?

И – пустозвон. – Хоть сто шестнадцатый. – Уранов расстегнул куртку на привязанном парне. Парень заскулил.

Его худосочные коленки тряслись. Рутман стала помогать Уранову.

Они разорвали на груди парня черную майку с красной надписью WWW.FUCK.RU. Под майкой дрожала белая костистая грудь в многочисленных крапинках веснушек. Уранов подумал. Протянул молот Горбовцу: – Ром, давай ты. Мне уже давно не везет.

– Ага – Горбовец поплевал на ладони. Ледяной цилиндр со свистом врезался в тщедушную грудину. Тело привязанного дернулось от удара.

Трое прислушались. Узкие ноздри парня затрепетали. Из них вырвались всхлипы. Горбовец сокрушенно покачал косматой головой. Медленно отвел назад молот. Свист рассекаемого воздуха. Звучный удар.

Брызги ледяной крошки. Слабеющие стоны. – Что-то что-то – Рутман прислушивалась к посиневшей груди.

– Верх, просто верх – Уранов отрицательно качал головой. – Чивоито и не знаю али в глотке? – Горбовец чесал рыжеватую бороду. – Ром, еще, но поточнее, – скомандовал Уранов. – Куды уж точней – Горбовец размахнулся. – Отзо-вися! Грудина треснула.

Лед посыпался на пол. Из-под прорванной кожи скупо брызнула кровь. Парень бессильно повис на веревках. Голубые глаза закатились.

Черные ресницы затрепетали. Трое слушали. В груди парня раздалось слабое прерывистое ворчание.

– Есть! – дернулся Уранов. – Господи, воля твоя! – Горбовец отбросил молот. – Так и думала! – Рутман радостно засмеялась. Дула на пальцы.

Трое приникли к груди парня. – Говори сердцем! Говори сердцем! Говори сердцем! – громко произнес Уранов. – Говори, говори, говори, милой, – забормотал Горбовец. – Говори сердцем, сердцем говори, сердцем – радостно прошептала Рутман.

В окровавленной посиневшей груди возникал и пропадал странный слабый звук. – Назови имя! Назови имя! – повторял Уранов.

– Имя, милой, имя скажи, имя! – Горбовец гладил русые волосы парня. – Имя свое, имя назови, назови имя, имя, имя – шептала Рутман в бледно-розовый сосок. – Урал, – произнес Уранов. – Ур Ура Урал! – Горбовец дернул себя за бороду. – Урррааал ураааал – Рутман радостно прикрыла веки.

Счастливая суета охватила их. – Быстро, быстро! – Уранов вынул грубой работы нож с деревянной ручкой. Перерезали веревки.

Содрали пластырь со рта. Положили парня на бетонный пол. Рутман притащила аптечку. Достала нашатырь. Уранов положил на побитую грудь мокрое полотенце. Горбовец подхватил парня под спину. Осторожно встряхнул: – Ну-ка, милой, ну-ка, маленькой Парень дернулся всем хилым телом.

Ботинки на толстой подошве заерзали по полу. Он открыл глаза. Тяжело вдохнул. Выпустил газы. – Вот и ладно.

Поперди, маленькой, поперди – Горбовец рывком поднял его с пола. На кривых и крепких ногах понес к машине. Уранов поднял молот. Разбил лед об пол. Рукоять кинул в холодильник. Парня посадили сзади. Горбовец и Рутман сели по бокам.

Уранов открыл ворота. Выехал в промозглую темноту.

Запер ворота. Погнал машину по неширокой и не очень ровной дороге. Фары высвечивали обочину с остатками грязного снега. Светящийся циферблат показывал 00.20.

– Твое имя – Юрий? – Уранов глянул на парня в верхнее зеркало. – Юрий Лапин – тот с трудом выдохнул. – Запомни, твое истинное имя – Урал. Твое сердце назвало это имя. До сегодняшнего дня ты не жил, существовал.

Теперь ты будешь жить. Ты получишь все, что захочешь.

И у тебя будет великая цель в жизни. Сколько тебе лет? – Двадцать – Все эти двадцать лет ты спал. Теперь ты проснулся. Мы, твои братья, разбудили твое сердце. – Я Ром. – Горбовец гладил щеку парня. – А я Охам. – Рутман подмигнула.

Отвела прядь с потного лба Лапина. – Мы отвезем тебя в клинику, где тебе окажут помощь и где ты сможешь прийти в себя. Парень затравленно покосился на Рутман. Потом на бородатого Горбовца: – А я а когда я когда мне надо – Не задавай вопросов, – перебил Уранов. – Ты потрясен.

И должен привыкнуть. – Ты ищо слабой. – Горбовец гладил его голову. – Отлежисси, тогда и потолкуем. – Тогда все узнаешь. Болит? – Рутман осторожно прикладывала мокрое полотенце к круглым кровоподтекам. – Болит – Парень всхлипнул.

Закрыл глаза. – Наконец-то полотенце пригодилось. А то мочу-мочу перед каждым стуком. А после пустышка. И – отжимай воду! – Рутман рассмеялась.

Осторожно обняла Лапина. – Слушай ну это кайф, что ты наш. Я так рада Внедорожник закачался на ухабах. Парень вскрикнул. – Полегшей не гони – Горбовец теребил бороду. – Очень больно, Урал? – Рутман с удовольствием произнесла новое имя. – Очень А-а-а-а! – Парень стонал и вскрикивал.

Сейчас трясти не будет. – Уранов рулил. Машина выползла на Ярославское шоссе. Понеслась к Москве. – Ты студент, – произнесла Рутман утвердительно, – МГУ, журфак. Парень промычал в ответ. – Я тоже училась. Canon i-sensys mf4410 драйвера. В педе на экономическом.

– Никак ты тово, паря – Горбовец улыбнулся. Потянул носом. – Обделалси! Спужался, маленькой! От Лапина слегка попахивало калом. – Это вполне нормально. – Уранов щурился на дорогу. – Когда меня стучали, я тоже коричневого творожку произвела. – Рутман в упор разглядывала худощавое лицо парня. – Да и кипяточку подпустила классно так, по-тихому. А ты – она потрогала его между ног, – спереди сухой.

Ты не армянин? Парень мотнул головой. – С Кавказа есть чего-то? – Она провела пальцем по горбатому носу Лапина.

Он снова мотнул головой. Лицо его бледнело сильней.

Покрывалось потом. – А с Прибалтики – нет? Нос у тебя красивый. – Не приставай, коза, ему сичас не до носа, – проворчал Горбовец.

– Охам, набери клинику, – приказал Уранов. Рутман достала мобильный, набрала: – Это мы. Ну, минут – Двадцать пять, – подсказал Уранов. – Через полчаса будем. Она убрала мобильный.

Лапин склонил голову на ее плечо. Закрыл глаза. Провалился в забытье. Подъехали к клинике: Новолужнецкий пр., д.

Остановились у проходной. Уранов показал пропуск. Подъехали к трехэтажному зданию. За стеклянными дверями стояли два дюжих санитара в голубых халатах. Уранов открыл дверь машины. Санитары подбежали. Подвезли коляску-кровать.

Стали вытаскивать Лапина. Он очнулся и слабо вскрикнул. Его положили на коляску. Притянули ремнями. Ввезли в дверь клиники.

Рутман и Горбовец остались возле машины. Уранов двинулся за коляской. В приемной палате их ждал врач: полноватый, сутулый, густые волосы с проседью, золотые очки, тщательно подстриженная бородка, голубой халат. Он стоял у стены. Держал пепельницу.

Санитары подвезли к нему коляску. – Как обычно? – спросил врач. – Да. – Уранов посмотрел на его бороду. – Там, кажется, грудина треснула. – Как давно? – Врач снял с груди Лапина полотенце.

– Минут сорок назад. Вбежала ассистентка: среднего роста, каштановые волосы, серьезное скуластое лицо: – Простите, Семен Ильич.

– Так – Врач загасил окурок. Поставил пепельницу на подоконник. Склонился над Лапиным.

Коснулся распухшей фиолетовой грудины. – Значит, сперва: наш коктейль в тумане светит. Потом на рентген. А после ко мне. Он резко повернулся и двинулся к двери. – Мне остаться? – спросил Уранов. Утром. – Врач вышел.

Ассистентка распечатала шприц. Насадила иглу. Преломила две ампулы и набрала из них шприцем. Уранов провел рукой по щеке Лапина. Тот открыл глаза. Поднял голову.

И рванулся с коляски. Санитары кинулись на него.

Н-е-е-е-е!! – хрипло закричал он. Его прижали к коляске. Стали раздевать. Запахло свежим калом.

Уранов выдохнул. Лапин хрипел и плакал. Санитар перетянул худое предплечье Лапина жгутом.

Ассистентка склонилась со шприцем: – Страдать не нужно – Я хочу домо-о-о-ой позвонить – захныкал Лапин. – Ты уже дома, брат, – улыбнулся ему Уранов. Игла вошла в вену. Мэр Лапин очнулся к трем часам дня.

Он лежал в небольшой одноместной палате. Белый потолок.

Полупрозрачные белые занавески на окне. На белом столике с гнутыми ножками ваза с веткой белых лилий. Невключенный белый вентилятор. У окна на белом стуле сидела медсестра: 24 года, стройная, русые волосы, короткая стрижка, голубые глаза, большие очки в серебристой оправе, короткий белый халат, красивые ноги.

Медсестра читала журнал «ОМ». Лапин скосил глаза на свою грудь. Ее стягивала белая эластичная повязка. Под ней виднелся бинт. Лапин вынул руку из-под одеяла. Потрогал повязку.

Сестра заметила. Положила журнал на подоконник.

Подошла к нему. – Добрый день, Урал. Она была высокой.

Голубые глаза внимательно смотрели сквозь очки. Полные губы улыбались. – Я Харо, – произнесла она. – Что? – Лапин разлепил потрескавшиеся губы. – Я Харо. – Она осторожно присела на край кровати. – Как ты себя чувствуешь?

Голова не кружится? Лапин посмотрел на ее волосы. И все вспомнил. – А я еще здесь? – хрипло спросил он.

– Ты в клинике. – Она взяла его руку. Прижала свои теплые мягкие пальцы к запястью.

Стала слушать пульс. Лапин осторожно втянул в грудь воздух. В грудине слабо и тупо ныло. Но боли не было. Он сглотнул слюну. Горло саднило. Глотать было больно.

– Хочешь пить? – Оранж то есть апельсиновый.

Она протянула руку над Лапиным. Белоснежный халат зашуршал. Лапин почувствовал запах ее духов.

Посмотрел на открытый ворот халата. Гладкая красивая шея. Родинка над ключицей. Золотая тонкая цепочка. Он перевел глаза вправо. Там стоял узкий стол с напитками.

Сорокин

Она наполнила стакан желтым соком. Обернула салфеткой. Поднесла Лапину. Он заворочался. Левой рукой медсестра помогла ему сесть. Голова его коснулась белой спинки кровати. Он взял из ее руки стакан.

– Тебе не прохладно? – Она улыбалась. Смотрела в упор. – Да нет А который час? – Три. – Медсестра глянула на свои узкие часы. – Мне надо домой позвонить.

Она вынула из кармана мобильный: – Попей. Потом позвонишь. Лапин жадно выпил полстакана.

Облизал губы. – У тебя сейчас жажда. А вы – Говори мне «ты». – А ты здесь давно?

– Ну, работаешь? – Второй год. – Я? – Она шире улыбнулась. – Я медсестра. – А это что какая это больница? – Реабилитационный центр.

– Для кого? – Он посмотрел на ее родинку. – Для кого – нас?

– Для проснувшихся людей. Лапин замолчал.

– Немного – Он протянул стакан. Она наполнила.

Он отпил половину: – Больше не хочу. Она забрала стакан. Поставила на столик.

Лапин кивнул на мобильный: – Можно? – Да, конечно, – протянула она. – Говори. Быстро вышла. Лапин набрал номер родителей, кашлянул. Отец взял трубку: – Да. – Пап, это я.

– Куда пропал? – Да тут – Он потрогал повязку на груди. – Это – Чего – это? – Ну так – Опять влип? В обезьяннике? – Да нет – А где ты?

– Ну, мы на концерте были вчера с Головастиком. Ну и, короче, я у него остался. – А позвонить не мог? – Да как-то замотались там у него бардак такой дома – Опять поддавали? – Да нет, слегка пива выпили. А мы обедать садимся.

– Я ну, мы тут погулять хотим пойти. – В парк у него тут. С собакой он хочет. – Как хочешь.

У нас курица с чесноком. – Я постараюсь. – Не застревай там. – Ладно Лапин отключил мобильный. Потрогал шею. Откинул одеяло. Он был голый.

– Бля а где трусы? – Он потрогал свой член. В грудине остро и больно кольнуло. Он поморщился. Прижал руку к повязке: – Сука Медсестра осторожно открыла дверь: – Закончил? – Да – Он поспешно накинул на себя одеяло. – А где моя одежда? – Лапин морщился. – Болит? – Она снова села на край кровати.

– Стрельнуло – У тебя небольшая трещина грудины. Стяжку придется поносить. От усилий, поворотов может резко болеть. Пока не срастется. Это нормально. На грудную клетку гипс не кладут. – Почему? – шмыгнул он носом.

– Потому что человеку нужно дышать, – улыбнулась она. – А где моя одежда? – снова спросил он. – Тебе холодно? – Нет просто я голым не люблю спать. – Правда? – искренне смотрела она. – А я – наоборот. Не засну, если на мне что-то надето.

Даже цепочка. Вот. – Она сунула руку за отворот халата, достала цепочку с маленькой золотой кометой. – Каждый раз на ночь снимаю. – Интересно, – усмехнулся Лапин. – Такая чувствительная? – Человек должен спать голым. – Потому что рождается голым и умирает голым. – Ну, умирает не голым.

Она убрала цепочку. – Человек не сам надевает костюм.

И в гроб не сам ложится. Лапин ничего не ответил. Смотрел в сторону. – Хочешь поесть? – Я хочу мне надо мою одежду.

В туалет сходить. Клипконвертер. – Угу – С этим нет проблем. – Она наклонилась.

Достала из-под кровати белое пластиковое судно. – Да нет я не – криво улыбнулся Лапин.

– Расслабься. – Она быстро и профессионально всунула судно под одеяло. Прохладный пластик прикоснулся к бедрам Лапина. Ее рука взяла его член. Направила в патрубок. – Слушай – Он потянул к себе колени. – Я ведь не паралитик еще Ее свободная рука остановила его колени.

Уложила на кровать. – Здесь нет никакой проблемы, – мягко и настойчиво произнесла она. Лапин смущенно засмеялся.

Посмотрел на «ОМ». Потом на лилию в вазе.

Прошло полминуты. Так ты хочешь или нет? – с мягким укором спросила она. Лицо Лапина стало серьезным. Он слегка покраснел. Член его вздрогнул. Моча бесшумно потекла в судно.

Медсестра умело придерживала член. Ты никогда не мочился в судно?

Лапин мотнул головой. Медсестра протянула свободную руку. Взяла со столика с напитками салфетку. Лапин закусил губу и осторожно вдохнул. Струя иссякла.

Медсестра обернула член салфеткой. Осторожно вынула потеплевшее судно из-под одеяла. Поставила под кровать. Стала вытирать член. – Ты родился с голубыми глазами? – спросила она. – Да. – Он исподлобья посмотрел на нее. – А я родилась с серыми.

И до шести лет была сероглазой. И отец повел меня на свой завод. Показать какую-то чудесную машину, которая собирала часы. И когда я ее увидела, я просто окаменела от счастья. Она так работала, так потрясающе работала!

Не знаю, сколько я стояла: час, два Пришла домой, завалилась спать. А на следующее утро мои глаза поголубели. Член Лапина стал напрягаться. – Ресницы черные. И брови, – разглядывала она его. – Ты, наверно, любишь нежное.

– Я вообще-то – сглотнул он. – У тебя были женщины? Он нервно усмехнулся: – Девки. А у тебя были женщины? У меня были только мужчины, – ответила она спокойно, выпуская из рук его член. – Раньше. До того, как я проснулась.

Сейчас мне не нужны мужчины. Мне нужны братья. – Это как? – Он подтянул к себе колени, загораживая свой напрягшийся член.

– Секс – это болезнь. И ею болеет все человечество. – Она убрала салфетку в карман халата. Интересно – усмехнулся Лапин. – А как же – нежность? Ты же про нее говорила? – Понимаешь, Урал, есть нежность тела. Но это ничто по сравнению с нежностью сердца.

Проснувшегося сердца. И ты это сейчас почувствуешь. Дверь открылась. Вошла женщина в белом махровом халате: 38 лет, среднего роста, полная, темно-русые волосы, голубые глаза, лицо круглое, некрасивое, улыбчивое, спокойное. Лапин прижал к груди дрожащие колени. Потянулся за одеялом.

Но одеяло было в ногах. Медсестра встала. Подошла к женщине. Они бережно поцеловались в щеки.

– Я вижу, вы уже познакомились. – Вошедшая с улыбкой посмотрела на Лапина. – Теперь моя очередь. Медсестра вышла. Бесшумно притворила за собой дверь. Женщина смотрела на Лапина. – Здравствуй, Урал, – произнесла она. – Здравствуйте – отвел глаза он. – Ничего, – улыбнулась она. – Мэр – мое имя.

Она скинула халат. Голая шагнула к Лапину. Протянула полную руку: – Встань, пожалуйста.

– Зачем? – Лапин исподлобья смотрел на ее большую отвислую грудь. – Я прошу тебя. Не стесняйся меня.

– Да мне по барабану. Только отдайте мою одежду. Упер руки в худосочные бедра. Она шагнула к нему. Осторожно обняла и прижалась своей грудью к его. Лапин нервно засмеялся, отворачивая лицо: – Тетя, я не буду с вами трахаться. – Я тебе и не предлагаю, – сказала она.

Сорокин Виктор Викторович

Лапин тоскливо вздохнул, глянул в потолок. – Одежду верните,? И вдруг вздрогнул.

Дернулся всем телом. Они оцепенели. Стояли, обнявшись.

Глаза их закрылись. Они простояли неподвижно 42 минуты. Мэр вздрогнула, всхлипнула.

Разжала руки. Лапин бессильно выпал из ее объятий на пол. Конвульсивно дернулся.

Со всхлипом жадно втянул воздух. Открыл глаза. Тупо уставился на ножку кровати. Щеки его пылали. Мэр подняла халат, надела. Положила маленькую пухлую ладонь на голову Лапина.

Повернулась и вышла из палаты. Вошла сестра с одеждой Лапина в руках. Присела на корточках рядом с Лапиным. – Нормально. – Он провел дрожащей рукой по лицу. – Я вообще-то хочу это хочу – Болит грудь? – Так как-то я это – Одевайся. – Сестра погладила его плечо. Лапин подтянул к себе джинсы. Под ними лежали трусы.

Он пощупал их. – А вы а ты – Что? – спросила сестра. – Отвернуться мне? – А ты что? – Он шмыгнул носом. Посмотрел на нее, словно увидел впервые. Пальцы его мелко дрожали. Сестра встала.

Отошла к окну. Отвела занавеску. Стала смотреть на голые ветви. Лапин с трудом встал.

Пошатываясь и оступаясь, надел трусы. Потом джинсы. Взял черную майку. Она тоже была новой. Вместо прежней надписи «WWW.

FUCK.RU» на ней было написано «BASIC». Тоже красным. – А почему это? – Его пальцы мяли новую майку. Сестра оглянулась: – Надевай. Это все твое.

Он смотрел на майку. Потом надел ее. Взялся за куртку. На ней лежали его вещи.

Кошелек был непривычно толстым. Лапин взял его. Он был набит деньгами.

Рублями в пятисотенных купюрах. – А это не мое. – Он смотрел на кошелек.

– Это твое. – Сестра повернулась. – У меня было семьдесят рублей. Семьдесят пять. – Это твои деньги. – Это чужое – Он смотрел на кошелек.

Потрогал свою грудь. Она взяла его за плечи: – Вот что, Урал. Ты пока не очень понимаешь, что с тобой произошло. Я бы сказала – совсем не понимаешь. Вчера ночью ты проснулся.

Но еще не отошел ото сна. Твоя жизнь теперь пойдет совсем по-другому. Мы поможем тебе. Которые проснулись. – И что со мною будет? – Все, что бывает с тем, кто проснулся.

Лапин смотрел на ее красивое лицо остекленевшими глазами. – Урал, – ее пальцы сжали его костлявые плечи, – имей терпение.

Ты еще только встал с кровати. На которой спал двадцать лет. Ты даже не сделал первого шага. Поэтому положи кошелек в карман и следуй за мной. Она открыла дверь. Вышла в коридор. Лапин надел куртку, засунул кошелек во внутренний карман.

Ключи и студенческий – в боковые. Вышел в коридор. Сестра быстро пошла.

Он двинулся вслед. Трогал шину на груди. Возле приемной палаты их ждали врач и Мэр. Она была в темно-фиолетовом пальто с большими пуговицами. Стояла, сунув руки в карманы. Смотрела на Лапина все так же тепло и приветливо.

– Значит, у нас, молодой человек, небольшая трещинка в грудине, – заговорил врач. – Мне уже говорили, – пробормотал Лапин, не отрывая глаз от Мэр.

– Повторенье – мать ученья, – бесстрастно продолжал врач. – Стяжку десять дней не снимать. Бетонные плиты не поднимать. Мировых рекордов не ставить. С титанами любовью не заниматься. А вот это, – он протянул две упаковки лекарств, – попить.

Два раза в день. И если будет болеть – пенталгин.

Или семь стаканов водки. – Что? – Лапин перевел на него тяжелый взгляд. Берите. – На ладони врача лежали две упаковки. Лапин присмотрелся к ним. Рассовал по карманам.

– Молодой человек не понимает шуток, – с улыбкой объяснил врач женщинам. – Он все прекрасно понимает. Спасибо. – Мэр прижалась своей щекой к щеке врача.

– Будь счастлив, Урал, – громко произнесла медсестра. Лапин резко обернулся к ней. Вперился в нее: красивая, стройная, теплый взгляд. Большие очки. Большие губы. Мэр кивнула им.

Вышла в стеклянный тамбур. Там было пасмурно. Мокрые голые деревья. Остатки снега. Лапин вышел следом.

Осторожно ступал. Мэр подошла к большому синему «Мерседесу». Открыла заднюю дверь. Повернулась к Лапину: – Прошу, Урал. Лапин забрался внутрь.

Сел на упругое сиденье. Тихая музыка. Приятный запах сандала.

Белобрысый затылок водителя. Мэр села впереди. – Познакомься, Фроп. Водитель обернулся: 52 года, круглое простецкое лицо, маленькие мутно-голубые глаза, пухлые руки, синий, в тон машины, костюм. – Фроп, – улыбнулся он Лапину.

– Юра то есть Урал, – криво усмехнулся Лапин. И вдруг засмеялся. Водитель отвернулся. Взялся за руль. Машина плавно тронулась. Выехали на Лужнецкую набережную. Лапин продолжал смеяться.

Трогал рукой грудь. – Ты где живешь? – произнесла Мэр. – В Медведково, – с трудом облизал губы Лапин. – В Медведково?

Мы отвезем тебя домой. – Возле метро там. Я покажу У метро. Но прежде заедем в одно место. Там ты познакомишься с тремя братьями.

Это люди твоего возраста. Они просто скажут тебе несколько слов.

И вообще помогут. Тебе сейчас нужна помощь. На Цветном бульваре. Это займет максимум полчаса.

Потом мы отвезем тебя домой. Лапин посмотрел в окно. – Главное для тебя сейчас – постарайся не удивляться ничему, – заговорила Мэр. – Не пугайся. Мы не тоталитарная секта. Мы просто свободные люди. – Свободные? – пробормотал Лапин. – Потому что мы проснулись.

А тот, кто проснулся, – свободен. Лапин смотрел на ее ухо. – Мне было больно. – Это естественно. Мэр обернулась к нему: – Потому что ты родился заново. А роды – это всегда боль. И для роженицы, и для новорожденного.

Когда твоя мать выдавила тебя из влагалища, окровавленного, посиневшего, тебе разве не было больно? Что ты тогда сделал? Лапин смотрел в ее голубые глаза, сдавленные слегка припухлыми веками.

По краям зрачки окружала еле различимая желтовато-зеленая пелена. – Значит, я вчера родился заново? Мы говорим – проснулся. Лапин посмотрел на ее аккуратно подстриженные русые волосы. Концы их мелко подрагивали.

В такт движению. – Я проснулся? – А кто спит?

– Девяносто девять процентов людей. – Это трудно объяснить в двух словах.

– А кто не спит? – Ты, я, Фроп, Харо. Братья, которые будили тебя вчера. Выехали на Садовое кольцо. Впереди была большая пробка. – Ну вот, – вздохнул водитель. – Скоро по центру – только пешком Рядом с «Мерседесом» двигалась грязная «девятка».

Толстый парень за рулем. Ел чизбургер. Бумажная упаковка задевала его приплюснутый нос. – А тот, который там остался? – спросил Лапин. – Ну вчера он? Проснулся тоже? – Потому что он пустой.

– Он что не человек? – А я – не пустой? – Ты не пустой. – Мэр достала из сумочки пачку жвачки. Протянула водителю.

Тот отрицательно мотнул головой. Протянула Лапину. Он взял автоматически.

Посмотрел на розовую пластинку. Потрогал ею нижнюю губу. – Я это – Что, Урал? – Как хочешь. – Мэр кивнула водителю.

«Мерседес» притормозил. Лапин нервно зевнул. Нащупал гладко-прохладную ручку замка. С трудом открыл дверь. Пошел между машин. Водитель и Мэр проводили его долгими взглядами.

– Почему все бегут? – спросил водитель. – Я тоже сбежал. – Нормальная реакция, – снова зажевала Мэр. – Я думала, он раньше попытается. – Терпеливый Куда теперь? – Да. – Она покосилась на заднее сиденье. Согнутая розово-матовая пластинка осталась лежать. На синей гладкой коже.

Я помню все: лица сестер и братьев, их голоса, их глаза, их сердца, учащие мое сердце сокровенным словам. Появлялись новые голубоглазые и русоволосые, чьи сердца разбудил ледяной молот, они вливались в наше братство, узнавали радость пробуждения, плакали слезами сердечного раскаянья, открывали божественный язык сердец, заменяя опытных и зрелых, тех, кто до конца познал все 23 слова. Читать книгу «Лёд» очень удобно в нашей онлайн-библиотеке на сайте или в мобильном приложении IOS, Android или Windows. Надеемся, что это произведение придется вам по душе. Давайте признаемся честно, мы терпеть не можем, когда нашу человеческую 'уникальность', 'исключительность' и 'венценосность' ставят под сомнение, тычут ее лицом в нечистоты, топчут грязными, тяжелыми сапожищами и обильно поливают фекалиями. Мы яростно негодуем, когда над нашей 'одухотворенностью', 'святостью' и 'душевной глубиной' открыто посмеиваются и глумятся. Мы отказываемся мириться с тем, что наши 'совершенные, богоподобные' тела и 'светлые' души называют мясными машинами, примитивной биомассой, ошибкой природы, а наше 'разумное' существование - бессмысленной дорогой в никуда, в самоуничтожение и небытие.

Отсюда становится понятным неприятие большинством людей таких мастеров слова, как Владимир Сорокин, Юрий Мамлеев, Чарльз Буковски, Луи-Фердинанд Селин, Уильям Берроуз. Мастеров слова, показывающих нас - 'вершину творения' и 'центр мироздания' - в мерзком, неприглядном виде. Но ведь так оно и есть на самом деле.

И, как тут ни крути, как ни брыкайся, мы - самые настоящие мясные машины. И тот портрет человечества, который нарисовал Владимир Сорокин в своей потрясающей 'Ледяной трилогии', полностью соответствует нашему облику. Собственно, Сорокин и называет нас мясными машинами. Мясными машинами, которые живут своими низменными потребностями, беспрерывно размножаются, пихают в себя переработанные, измельченные, перемолотые трупы животных, бесцельно бредут по Земле-матушке, не желают жить в гармонии ни с окружающим миром, ни с собой, безжалостно убивают других мясных машин и считают, что во всем этом хаосе и безумии есть глубокий смысл. Таким же макаром писатель обходится и с нашей планетой. Он описывает ее, как уродливую раковую опухоль, растущую в теле мироздания, как ошибку, нарушающую своей дисгармонической сущностью Божественное Равновесие и Гармонию Космоса. Вообще в 'Ледяной трилогии' Сорокин формулирует довольно любопытную теорию создания и развития Вселенной.

Согласно этой теории, сначала был только Свет Изначальный, который сиял для самого себя в бескрайней абсолютной пустоте. С помощью своих 23000 светоносных лучей Свет порождал миры, заполняя ими пустоту.

Но однажды, создав Землю, он совершил чудовищную ошибку. Земля была полностью покрыта водой, и как только лучи Света отразились в ней, то перестали существовать и воплотились в живые существа, в микроорганизмы, животных и человека. Теория эта, конечно, немного попахивает безумием и ересью, но кто знает, как все обстояло на самом деле. В любом случае на основе своей теории Сорокин строит чертовски увлекательный и невероятно оригинальный сюжет.

В 'Ледяной трилогии' Братья Света Изначального ледяными молотами, изготовленными из обломков упавшего на Землю Тунгусского метеорита, лупят избранных, несущих в себе светоносный луч, людей по грудной клетке, заставляя их сердца пробуждаться и говорить на языке Света. С каждым ударом молота Братство растет, набирает силу и приближается к Великому дню Преображения. В ходе повествования Сорокин вихрем проносится по истории двадцатого века, демонстрирует свою бурную фантазию и эрудицию, смело и лихо жонглирует литературными жанрами, временами по привычке и к месту ругается матом и показывает себя талантливейшим писателем, харизматичным стилистом и безукоризненным обладателем вкусного, насыщенного и цветистого русского языка. В заключении мне хочется сказать, что обижаться на господина Сорокина за то, что он называет нас мясными машинами, все же не стоит. Потому что наверняка он это делает не для того, чтобы нас обидеть и оскорбить, а для того, чтобы мы критически оценили самих себя и свои поступки, сделали необходимые выводы и попытались что-либо предпринять для исправления этой плачевной ситуации. Тем более, что в концовке своей трилогии писатель делает неожиданный финт, которым как бы дает понять, что еще не все потеряно, что у нас еще есть шанс на благоразумие, что Бог все-таки существует, что все вокруг создано, сделано, придумано, изготовлено для нас. А это значит, что нам нужно ценить то, что имеем, любить то, чем обладаем, уважать тех, кто рядом и почаще говорить сердцами.

Ведь сердца - они же все знают и ведают, они горят и светятся Светом Изначальным. Вечер добрый, дорогие мои. Кто у нас сегодня отсутствует? Прогульщики, вот поплачут он у меня на экзамене Ну и бог с ними. Итак, сегодня у нас на лекции будет рассмотрен источник по мифологии россиян предпостновейшего времени, авторства некого сказителя Владимира Сорокина. Сразу в глаза бросается название эпоса древнего сказителя - «Трилогия», в некоторых более поздних редакциях, название было заменено на «Ледяную трилогию».

Но в нашем случае мы возьмем первоисточник. Название «Трилогия», очевидно, имеет подлинную связь с группой, состоящей из трёх объектов, т.е.

Подобный образ часто используется в иконографии, но в данном случае название отсылает именно к литературному памятнику древности. «Трилогия» состоит из отдельных сказаний, объединенных некоторыми сюжетными линиями; это «Путь Бро», «Лёд», «23 000». Подобное строение имеют большое количество религиозных писаний. Например, иудейское священное писание Танах состоит из трех разделов – Тора, Невиим, Ктувим. Дао цзан, собрание религиозной литературы даосизма, состоит из т.н. «Трёх вместилищ» - Дун чжэнь, Дун сюань, Дун шэнь.

Первая часть Трилогии или «Путь Бро» можно охарактеризовать как некую космогонию всего дальнейшего сюжета. Само название первой части считается неким универсальным символом.

«Путь» неслучайно указан в названии, этот символ пути находит выражение в огромном количестве мифов и легенд, в которых герой предпринимает путешествие, связанное с физическими и моральными испытаниями. Практически во всех религиозных традициях присутствует мотив путешествия души к загробной жизни; большое количество обрядов посвящения предписывают путешествие, что символизирует переход от одной стадии жизни в другую. Кроме того, понятие паломничества, которое в данном случае имеет смысл упомянуть, представляет собой символические поездки к духовному центру. Но об этом ниже. Следует брать в учет время написания данного произведения. Эпоха «постмодернизма», подобно Эллинистическому периоду, впитывает в себя различные культуры, создавая одну. Исходя из этого, я считаю целесообразным ассоциировать имя главного героя Бро с героем из древнейшего валлийского эпоса Браном.

Бран тесно связан с т.н. Белой Горой в Лондоне. В архаических культурах не было четкого разделения понятий «Гора» и «дерево», можно с уверенностью соотнести Белую гору Брана и «метеорит» (очевидно являющимся аналогом священной горы) Бро с Мировым древом. Лед или Тунгусский метеорит указывает нам на мифологему Оси мира.

Само происхождение этого льда (упал с небес) означает связь неба с землёю. Ось мира во всех мифологиях не бывает статичной, именно на ней происходят союзы между людьми и богами, и перевоплощения одних в других (что ярко показано в Трилогии).

Само имя Бро очень ярко характеризует данного персонажа. Можно провести этимологический анализ данного слова.

Среднеирландское duBROn означает «вода», что имеет связь со стержнем данного произведения, льдом. Среднеанглийское BROod – выводок, явно отсылает нас на то самое пресловутое Братство Света.

А индоевропейское dhaBROs (могущественный) крайне четко показывает саму личность Бро в «Трилогии». Личность Бро и его путь предстают как стандартный мифологический сюжет. Рассмотрим, стандартный архетип волшебника – чудесное рождение (в день рождения Бро, собственно, и падает метеорит), обучение и получение знаний (Бро узнает о своём «живом» сердце), поиск учеников (Бро находит братьев и сестер), далее гонения (со стороны государства), после смерть и обязательное воскрешение (а из Трилогии мы знаем, что каждый из Братства Света обязательно реинкарнируется). Подобный сюжет мы видим в христианстве, в валлийских сказаниях о Мерлине и в позднейшем ведическом трактате о Гарри Поттере. Волшебным средством в Трилогии служит тот самый лед от Оси мира.

В данном случае используется распространенный вариант мифологического сюжета. Протагонист доставляется к волшебному средству.

После чего Бро обязан пройти обряд инициации. Ссылаясь на Юнга, весь путь ко льду является переходом из одного состояния к другому. Лишь добравшись до конечной цели, Бро полностью проходит обряд инициации и перевоплощается душой в старом теле. Далее мы можем наблюдать завуалированную мифологему о первочеловеке. Бро и Фер вместе составляют андрогинного первочеловека, они становятся неотделимы друг от друга, функции одного не могут раскрыться без другого.

Первочеловек андрогинен во многих мифологических системах, даже в христианстве отделение Евы от Адама является неким расщеплением двуполого существа. В Трилогии же мы видим сложную структуру, андрогинный первочеловек является частью некой большей космической сущности. Во многих мифах перовчеловек изначально отделен от нечто большего и до конца является его частью, подобный сюжет из Западноафриканской мифологии, когда люди были вылеплены из куска земли. Миф о боге-гермафродите и бисексуальном праотце выступает в качестве парадигмы для целого ряда ритуалов, нацеленных на периодическое возвращение к этому изначальному состоянию, которое считается совершенным выражением человеческой природы. Мы не будет углубляться в космогонию, т.к. Видимо Владимир Сорокин был приверженцем одной из еретических ответвлений саентологической религии, это становится ясно после утверждений о появлении жизни на земле от неких космических сущностей, случайно попавших на Землю. Кроме того, у Сорокина прослеживается связь с ранней христианской ересью – гностицизмом.

Вероятно, Братство Света могло быть искаженным представлением об эонах. Кроме того, «Путь Бро» интересен еще и тем, что раскрывает некоторые исторические события того древнейшего времени. Упустим некоторые моменты, мои дорогие студенты, и сразу перейдем ко второй части.

Как уже было сказано, Лёд явно ассоциируется с Осью мира. Основное орудие Братства Света – ледяной молот. В первую очередь, молот является созидательно-разрушительным символом мужской силы, связанный с властью солнца и грозы (снова ассоциации, «Братство Света» явно имеет солярные функции, и гроза – появление Оси Мира в профанном мире). Молот из Трилогии можно сопоставить с молотом Тора из скандинавской мифологии. Этот молот был создан из камня (гора как образ Мирового древа?) и являлся не только оружием, но и символом защиты. Тоже самое с ледяным молотом – он является незаменимым в обряде посвящения и «Оживления» сердец, но в тоже время, молот губителен для простых смертных.

У меня же лекция. Ну хорошо Увы, пара на сегодня закончена. Срочно вызывают на кафедру. Вы же к семинару подготовьте мне вот что: 1) Братство света и племена богини Дану из ирландской мифологии. 2) Обряд пробуждения в мифоэпическом сочинении Владимира Сорокина 3) Рассмотрите эсхатологию в «Трилогии». Ну и наконец, 4) развитие религиозных представлений у россиян предпостновейшего времени по произведениям Сорокина. I the Sun ov man The offspring ov the stellar race My halo fallen and crushed upon the earth That I may bring balance to this world.

Behemoth 'Ov Fire and the Void' Совершенно другой Сорокин без фирменного набора уже был в «Метели», теперь же он разворачивает свой многогранный талант в гораздо более обширном произведении – целой трилогии. Если первая книга трилогии более схематичная, состоит из разрозненных историй, которые до поры до времени никак особо не соединяются в единую картину, то во второй книге трилогии в очередной раз возникает ощущение, что в обложку с Сорокиным засунули русскую классику. «Путь Бро» - поначалу совершенно классический текст, раскачивающийся с неспешного описания детства героя, дворянского быта, революции, скитаний по стране и постепенно приобретающий нотки безумия, плавно перетекающий в фантастику с элементами альтернативной истории. Начало напоминает «Детство» Толстого, которое переходит в «Доктора Живаго», между делом мелькая Гоголем (куда нынче без него?) и порой мерещится что-то ещё. Перечитал Пашенька, видимо, — «ему книг больше не раскрывать!» Все три книги могут быть вполне отдельными произведениями, несмотря на то, что в них есть общие персонажи и примерно миллион одноразовых второстепенных. Интересно то, что со временем начинаешь понимать, что эти книги вообще не о персонажах, они там не важны, важна сама история, события, авторская интенция. Тут и выходит Сорокин со своей главной фишкой – объяснить не словами, а приёмом.

Каждая из книг может читаться по отдельности, без особой утраты сюжетного смысла (кроме последней, она как бы итог первых двух, но и её можно разделать соло, если не терпится узнать чемвсёкончится, она вполне достаточно объяснит всё без лакун). Однако, особую прелесть и целостность они приобретают именно последовательно и вместе как трилогия. Выстраивается длинная история, своя легенда, которая гармонично развивается на протяжении всех трёх книг, каждая из которых сконцентрированна на своём уникальном аспекте этой эпопеи. Целая мифология со своей космогонией, героями, борьбой осла с бобром, артефактами, магией и прочими халяльными штуками.

Всё это написано разными стилями, которые не дают заскучать. Язык радует, он там разнообразен.

Трилогию можно понимать аллегорически (Сорокина вообще никогда не стоит читать буквально) и эта аллегория вполне ясна, не требует дополнительных объяснений (братство будит сердца; люди в основной массе как будто бы и не живут). Аллегорическому прочтению сопутствует стиль повествования, особенно, когда в дело вступает братство. Можно найти тут схему и принцип всех религий, сетевого маркетинга, ресторанов быстрого питания, сарафанного радио, МММ, священных книг и много другого, в зависимости от меры вашей испорченности и степени желания что-либо найти. Посреди ночи меня посетила мысль, что это очередной стёб на тему строительства коммунизма, а если немного абстрагироваться, то вообще стёб над самой идеей построения любого строя; стёб над возведением какой-либо идеологии в абсолют. Можно просто читать как фантастику и не пытаться утонуть в поисках скрытого глубинного смысла, при этом ничуть не обломаться. Часто встречается приём близкий по своей сути к остранению.

Им успешно пользовался Толстой, тут же его успешно проворачивает Сорокин, описывая, например, пищевые привычки людей (с лёгким уклоном в веганство), жилища, половые отношения, алкоголь, войну, политику и многие другие аспекты жизни и смерти другими словами, не называя привычного для ситуации слова. Получается новый взгляд на вещи. Остранением Сорокин снимает с вещей их знаки. Если Бодрийяр писал о постмодернизме как о времени, когда знаки теряют свои референты (остаются знаки без референтов), то у Сорокина наоборот – вещи теряют свои знаки (референты без знаков).

Прежде всего он проделывает это с неприглядной стороной цивилизации-человечества, с которой мы миримся, придаём этой неприглядной стороне красивый вид, но при этом суть не меняется, хоть и ускользает от поверхностного взгляда. Мы всего-лишь маскируем позолотой кучки экскрементов, получаем золотые кучки, забыв, что внутри они из дерьма. Мелькают эпизоды, ненавязчиво отсылающие к русской классике. Сахар в прикуску или в накладку; избиение старой клячи извозчиком; рассуждения о природе плотской любви; местами не мог сопротивляться лезущему в голову «Зачарованному страннику» и пр., много было! — всего не упомнишь.

Впрочем, может и совпадения. Хотя не могу верить в совпадения после его «Метели», «Теллурии» и «Голубого Сала». Искусно вплетённые ниточки русской классики в полотно постмодернистского творения стали уже фирменным почерком Сорокина, а не всякие фекалии да порнография, как утверждают всякие ваши википедии и массы знатоков, не читавших, но осуждающих. Для общего сравнения: если первая книга является более простой, примитивной, минималистичной в плане стиля и описываемых событий, с одной лишь более развёрнутой вкладкой, рассказывающий историю Храм и завязкой для третьей книги, то вторая книга становится радикально другой по стилю, по содержанию, по сюжету; третья – синтез стилей, слияние первых двух. Вторая книга начинается совершенно в стиле классического русского романа XIX века, постепенно эволюционирует, меняется и местами начинает напоминать мистическо-религиозные эсхатологические тексты. Очень негомогенна по стилю.

В ней рассказывается длинная история братства. Третья книга становится логическим и сюжетным продолжением первой, по стилю являясь слиянием первых двух. Линейность сюжета разрывается, вводятся новые второстепенные герои, выходящие на основной план. Начинаются непонятные лаги, когда происходящее начинает скатываться в трэш и вот уже появляется предвкушение того, что сейчас начнётся нечто похожее на концовку «Романа», но нет, не в этот раз, всё остаётся в пределах приличий.

Сорокин пишет претензию к человечеству. Он плавно излагает своё отвращение к современной цивилизации, строящейся на эксплуатации природы и угнетении других. Экономический прогресс паразитирующий на бедных. Экологические проблемы растущие пропорционально удобству и лени человека. Социальная несправедливость, высшая роль человека, технический прогресс и многое другое. Внимательно рассматривается и сама так называемая культура, отношение между человеками.

Сорокин описывает человека как мясную машину, механизм, который словно робот действует по заданным схемам, но при этом сделан из мяса. Всё это, впрочем, не ново в мировой литературе, но тут это служит не только наполнителем для раздувания объёма книги, а именно на этом и строится вся мифология и идеология трилогии, все эти идеи и рождают братство.

Сорокин в очередной раз меня порадовал. Стиль, сюжет, местами чёрный юмор, разнообразие, динамика сюжета, язык – всё оказалось на высшем уровне. Всё было настолько круто, что мне не хотелось писать рецензию и просто хотелось дальше млеть сердцем, но молчать о таком сокровище просто преступление. Трилогия будет хорошим способом познакомиться с творчеством Сорокина, особенно для нежных читателей, не готовых сразу с головой погрузиться в весь фирменный набор Владимира Георгиевича, но при этом трилогия даст хорошее представление о его творчестве в целом. И напоследок, на волне концовки трилогии. Как бы странно это не звучало после всего сказанного выше, но Сорокин – настоящий гуманист.

Мы избранные. Мы знаем, что такое язык сердца, на котором уже с тобой говорили. И знаем, что такое любовь.

Настоящая Божественная Любовь. – А что такое любовь? – Для сотен миллионов мертвых людей любовь – это просто похоть, жажда обладания чужим телом. У них все сводится к одному: мужчина видит женщину, она нравится ему.

Он совершенно не знает ее сердца, но ее лицо, фигура, походка, смех притягивают его. Он хочет видеть эту женщину, быть с ней, трогать ее. И начинается болезнь под названием «земная любовь»: мужчина добивается женщины, дарит ей подарки, ухаживает за ней, клянется в любви, обещая любить только ее одну.

Она начинает испытывать к нему интерес, потом симпатию, потом ей кажется, что это тот самый человек, которого она ждала. Наконец они сближаются настолько, что готовы совершить так называемый «акт любви». Закрывшись в спальне, они раздеваются, ложатся в постель. Мужчина целует женщину, тискает ее грудь, наваливается на нее, вгоняет в нее свой уд, сопит, кряхтит. Она стонет сначала от боли, потом от похоти. Мужчина выпускает в лоно женщины свое семя. И они засыпают в поту, опустошенные и уставшие.

Потом начинают жить вместе, заводят детей. Страсть постепенно покидает их. Они превращаются в машины: он зарабатывает деньги, она готовит и стирает. В этом состоянии они могут прожить до самой смерти.

Или влюбиться в других. Они расстаются и вспоминают о прошлом с неприязнью. А новым избранникам или избранницам клянутся в верности.

Заводят новую семью, рожают новых детей. И снова становятся машинами.